фoтo: Aлeксaндр Кулибaнoв
O «пeрвoй встрeчe» с Исaaкoм Сириным. «Мы вeрим, чтo чeлoвeк сoстoит из тeлa, души и дуxa. Тeлo этo тeлo, душa этo музыкa, литeрaтурa, ощущения, любовь к женщине. А дух — это дух, это самая верхняя ступень. И, как правило, если человек живет без веры, то дух начинает очень сильно тосковать и смущаться и пребывать в некотором недоумении. Таким образом, лет, наверное, 45 я бегал в смущении таком. Потом мне открылся Бог, только тогда, когда мне стало это очень сильно надо. С тех пор прошло уже более 20 лет. И вот в 2000 году я стал закупать литературу всяческую святых отцов. Я купил, там была древняя книжечка. Я стал ее читать, там цитаты из Исаака Сирина, и там комментарии. Меня эта книга сразила наповал. Никогда еще я не видел из одного художественного творения или в жизни своей такого шквала любви и какой-то нежности к человеку, ко мне именно.
Потом на мою голову несчастную обрушился фильм «Остров» в 2006–2007 году. И вдруг после этого фильма владыка Илларион со мной связался и предложил сделать такую звуковую книгу. Он будет свои комментарии читать, а я Исаака Сирина. Видите, ничего случайного нет.
Я думал — щас я, опа, хопа, я уже 30 лет в этом пребываю, умею это делать все. Оказалось, ничего-то я не умею. И эти полтора часа текста я читал 6 лет. То получалось, я какой-то сказочник, то в пещере какой-то сижу, то какой-то Актер Актерыч. Как наши актеры читают Пушкина или Чехова, невозможно это слушать, к сожалению. Никто вообще Пушкина не прочитал как следует. Кроме меня».
О жизни в современном мире. «Я думаю — что делать дальше, чем я живу? Выяснилось, что читаю только Евангелие и редко Ветхий Завет. Остальное я не читаю, я завязал читать. Не потому что я на кнопки перешел — я не пользуюсь Интернетом, ничем. Даже в лифте я жду, пока нажмут. У меня чисто био уже пошло. Вот огурец растет на грядке — он знает, что ему взять, чтоб быть огурцом. Мне кажется, это модная вещь сейчас будет. Мне кажется, я к этому приближаюсь. Но недавно я все же оплатил тарелку — я прокололся. Я давно не смотрел телевизор, я даже не думал, что это может быть так страшно. То есть Первый государственный канал вещает такие вещи, от которых волосы дыбом встают. Это их проблемы вроде бы — нет, это проблемы наши. Как же быть? Бороться, с тряпками ходить, кричать, что закройте, цензуру? Нет, я думаю, что это не путь. Думаю, надо делать самим, противопоставлять. Они так — а мы так. Если у нас будут какие-то плоды, не надо их осуждать, а надо делать собственное.
Я не считаю, что город стал ужасный. Как всегда — пена наверху, а труженики в 6 утра встают и едут на заводы. Мои любимые москвичи. Я для таких — слабых, запутавшихся, таких, как я, неразумных, уродов. Может быть, я кому-то из этого зала помогу. Двум-трем. Искусство людей не меняет, к сожалению, это костылики такие».
О спектаклях и искушении. «Я стал вставлять звуки организующие, дезорганизующие, птиц, прямо на ленте в студии, и вижу, что это прямо целый спектакль. И я стал под наимоднейшую такую, сейчас есть целая волна такая техномузыки. Под эту музыку я стал кричать псалмы Давида, молитвы, ничуть не думая, что это унижает Бога. И оказалось, что все подлинное — и Элвис Пресли, и Чак Берри, и Бренда Ли, и «Роллинг Стоунз», — это все рядом, потому что это все божий дар. И это все запросто соединяется, проникает друг в друга, если только из этого источника зачерпнуто. Ведь стула только два — или мы с чертями, или мы с Богом.
Я читал по-разному. То я читаю Исаака Сирина, то я падаю, то опять пьяный лежу, а потом опять встаю, а потом опять «господи, помилуй». Вы думаете, я это все шепотом в темноте и с такой слезкой? Нет, я по полу катался, и кричал, и стонал, как в фильме «Остров». Если я актер, если у меня есть способности и силы, о чем я расскажу, как не о том, как у меня рушились и опять налаживались взаимоотношения с Господом?
Мы пробовали все, что можно, и все, что нельзя. Пробовали кайф. Ведь человек ищет не счастья, а блаженства. Он хочет туда, обратно, а здесь этого нет, в этом мире. Тупик. А он думает, что здесь я сейчас найду. Вот когда я это понял, то мне легче стало завязывать. Но это 15 лет. Поэтому я шепотом не буду. Я буду всем об этом рассказывать — что было со мной. Мне уже 67 лет, шкурка уже… Но выхожу на сцену — да я все могу, если я пришел за тем, чтобы чувствовать, что я доброе в людях пробуждал. Тогда Господь мне все дает. И силы, и прыгать, и память».
О смерти. «Не говорю, что всем надо сейчас босиком по снегу. Но каждый день надо помнить, что мы будем делать завтра. Ведь вечность есть. Это не какие-то сказки и мифы. Что я там буду делать? Ничего нет. Я ложился в «Острове» в гроб. Страшно? Да не страшно. Строгая вещь. Четыре стеночки и сверху крышка. Ни Евангелия нет, ни икон. С чем ляжем? Что я собрал? Этим пользоваться умею, записывать что-то умею, монтировать. А прощать не умею, отдавать, чтобы было не жалко, не умею. Все, что в вечности пригодится, ничего не умею. Я научился за эту жизнь тысяче ненужных вещей. Что же делать? Отлипать.
Значит, надо идти на сцену, читать Исаака Сирина смело под эту техномузыку, грув, под новые ритмы. Но только с чистым сердцем. Нельзя из постели проститутки идти на сцену читать Исаака Сирина. Не получится ни с проституткой, ни с Исааком Сириным. Конечно, внешнее влияет на нас. Но это не определяющий момент. Можно всюду быть с Богом.
Поэтому смерти нет. Мы какие есть, такие и будем уже навсегда. И наша суть будет, облечемся в новые тела, которые будут адекватны нашим душам. Богу нужно сердце наше, но все, полностью. Потому что он ревнив. Но мы ему не верим — ах, надо бежать, не надо делать. Но Бог не забудет ни одного из нас. -40 — и птичка сидит. А мы — любимое творение божье, неужели мы будем забыты? Если ты день прожил, никому от этого не было хорошо, день прожит зря».
